5 декабря 2012

ОПЯТЬ ДУША, КАК РОДИНА, БОЛЬНА

Б. Собир «Ночь вдали от Родины».
Молодежный театр им М. Вахидова (Душанбе, Таджикистан).
Режиссер Нозим Меликов.

Спектакль Нозима Меликова «Ночь вдали от Родины» по стихам современного таджикского поэта-эмигранта Бозора Собира на фестивале «Молдфест. Рампа. Ру» шел без перевода. Перед началом нам выдали программки, в которые был вложен вкладыш — листок бумаги с отрывками из стихотворений Собира:

Покидая Родину свою
Мои мысли были на небесах.
Крик души моей, дошедший до небес.
Я сказал себе, находясь на небе:
Я поставлю крест на Родине своей.

И этих немногих поэтических строк оказалось достаточно для того, чтобы без перевода понять и пережить спектакль Меликова.

Мне думается, что в России этот спектакль прозвучал бы совсем иначе, чем в Молдавии, его социальное значение и звучание было бы куда мощнее. Нам, живущим в больших российских городах, уже давно приходится существовать бок о бок с выходцами из Таджикистана и из других республик, у наших детей «урок мира» 1 сентября заменен на «урок толерантности». Мы привыкаем с большим или меньшим неудовольствием к этому сосуществованию, но мало интересуемся — мы ими, а они нами. Желание что-то понять про тех, кто рядом, про их культуру, про то, чем живут они и о чем тоскуют вдали от своей Родины, привело меня на этот спектакль. И режиссер Нозим Меликов, обращаясь к стихам и поэмам эмигранта Бозора Собира, казалось, думал о том же.

Герой Абдумумина Шарифи — гастарбайтер, такой, какими мы привыкли их видеть: немолодой, невысокий, смуглый, заросший черной бородой, в мешковатых старых джинсах и несвежей рубашке. Он выходит на пустую, черную сцену ссутулившись и глядя под ноги, обреченно и безропотно делает свою работу — тащит за собой койку с панцирной сеткой. Узкая кровать аккуратно застелена шерстяным одеялом, вместо подушки — вещевой мешок, над койкой натянута бельевая веревка, на которой сохнет сиротливое китайское полотенце, тут же пара мятых европейских костюмов, к железной перекладине привязаны сношенные, рваные кроссовки. Они напоминают своего потрепанного владельца, неприкаянно болтаются, стукаясь друг о друга в такт движению, и возникает щемящая жалость к герою. К спинке кровати приделана деревянная тумбочка, и в ней, на удивление, — книги. Этот багаж становится первым знаком, что спектакль не столько социальный, сколько метафорический, и речь пойдет не о доле гастарбайтера, а о судьбе поэта в изгнании. Герой наматывает круги по сцене, все больше изнемогая под тяжестью своей ноши. Эта койка-тележка, дешевое полотенце, мешок и книги — все, что есть у него в этом мире: его дом, его Родина, его судьба.

Усталый герой делает передышку, и укладывается спать на узкой неудобной койке, накрывается старой курткой, но спать ему не дает взошедшая луна. И луна не европейская, не такая, какая светит на чужбине, а бледно-голубая, сказочная луна его многоцветной родины. Она тревожит и заставляет тосковать. Сначала он для самого себя в полголоса начинает вспоминать звуки, шорохи, трескотню цикад, горное эхо, все то, чем звучит его далекая Родина. Сперва он чуть посмеивается над собственной ностальгией, немножко играет с привычной грустью, но стоит ему забыться усталым сном, как луна требовательно будит его. И на героя наваливается то, что в русской поэзии называется смертной тоской.

Она (Мохпайкар Ёрова) появляется невыразимо прекрасной, как будто вышла из восточных песен и сказок: только на Востоке умеют так описать женщину и найти столько нежнейших сравнений. В расшитом голубом халате, в шелковом белом покрывале, лишь слегка прикрывающем, но не прячущем ее красоту, вся звенящая, волнующая, гибкая, она — это та самая сказочная голубоватая луна, она же — его солнечная, душистая и певучая Родина, это мать, это оставленная женщина, позабытая или несуществующая дочь, его идеальная судьба, его мечта, его песня. У нее много ипостасей, она — все, о чем он тоскует. Спектакль Меликова построен как музыкальное произведение, мелодия — это герой, а героиня — аккомпанемент. Она то дразнит и раззадоривает, то проникается его болью и вторит ему, а в финале, став по-матерински ласковой и мудрой, приносит ему утешение. Ни в одном из эпизодов актеры не общаются впрямую, он все время находится в своей ловушке (каморке, камере) в изгнании, а она танцует, описывая круги — вольная, недосягаемая в пространстве его сна, но при этом ощущается их связь, они «подхватывают» друг друга, как спевшиеся вокалисты. Но спектакль не дуэт, а трио — есть еще актер Сухроб Джанджолов, сидящий «на музыке» — в уголке сцены. Он не просто включает фонограмму, а шаманит из своего угла: движения его рук, переключающих кнопки синтезатора, «оживляющих» колокольчики и другие загадочные музыкальные инструменты, движутся, как в танце — ни одного бытового и лишнего жеста, он стопроцентно включен в действие, его собственная энергетика и то, как он молча проигрывает-проживает все происходящее, становится неким эмоциональным фоном спектакля.

Герой Абдумумина Шарифи проходит за лунную ночь все круги ада, разверзшегося внутри человеческой души. Оказывается, у страдания так много ликов, так много поворотов и оттенков. Единственное чего не было в нем — это актерского упоения слезами и некоего, присущего некоторым представителям этой профессии, душевного эксгибиционизма. Было очевидно, что актер создает обобщенный, метафорический образ, даже слегка отстраняясь от переживаний героя. Это античное страдание, очищенное от чувствительности и сантиментов. Из-за облика потерянного и жалкенького в начале гастарбайтера постепенно проступила мощная личность актера: мудрый, очень светлый и чистый человек на наших глазах вел суровую борьбу со своим страданием. То поддавался ему, распластывал себя, раскидывал, то снова собирал распадающуюся под натиском тоски душу.

К кульминационной сцене подводят постепенно. Женщина мелодично поет молитву (хотя, по тексту это вряд ли молитва, но стихи Собира звучат тут ритуальным гимном), шаман-музыкант отбивает ритм, как будто совершается некий обряд, а герой, находясь в центре, воет —стихи на незнакомом нам языке, утратив свой смысл, сливаются в один протяжный, нечеловеческий болезненный вой. Протест героя становится все более адресным, теперь он явно обращен к Аллаху. Перед Его лицом герой прощается со всем дорогим, что у него еще осталось. Неловким, суетливым жестом, как будто под чьим-то взглядом, он достает из-под матраса помятые фотографии родных, бережно раскладывает их на койке: каждую трогает со скупой и стеснительной мужской лаской, словно касается живого человека. Несколько секунд смотрит на них, прощаясь, а потом, торопливо достав белоснежную простыню, накрывает их, как покойника. А после этих «похорон» у него не остается совсем ничего за душой, и герой с гневной, обвинительной речью, неистовствуя, избавляется от всего остального «хлама». Первым делом он выкидывает из тумбочки, терзает и рвет книги, обманувшие его. На фестивале это были русские книги, и это обстоятельство обострило конфликт существования человека в чуждой культуре: он разделывался со всем ненавистным ему, рвал чужие книги, разбрасывал русскоязычные газеты, топтал европейский костюм, ботинки, смахивал матрас, и одним движением, с непонятно откуда взявшейся силой, переворачивал кровать. Но все же, как выяснилось, книги должны быть таджикские. Это бунт против собственной культуры, страны, судьбы, против всего, что подвело, оказалось бесполезным и бессильным помочь. Растерзанный и опустошенный герой уткнулся в свой мешок, выплакивая в него, как в подушку, последние слезы, а Женщина, ставшая очень мягкой и теплой — добрый Бог — собрала книги и бережно, с ласковыми словами утешения, сложила их к ногам героя. И это подействовало. Не сразу, но он все же поднялся, собрал сперва книги, потом все остальное барахло, горкой водрузил все это на кровать, наподобие могильного холма, снова накрыл белой простыней: что-то главное в нем умерло в эту страшную ночь тоски по Родине. А потом, уже вполне смирившийся, утихший, уже не царь Эдип, а ссутулившийся, незаметный гастарбайтер, впрягся и потащил по кругу свою койку-судьбу.

В скитании и на чужбине, где бы я не умер,
Напишите в то время на могиле моей: «временная могила».
Когда возвратятся мои скитающиеся соотечественники, тогда и я
Вернусь в свой дом из той временной могилы.

Спектакль Нозима Меликова — трагедия, он не оставляет надежды на скорое возвращение из «временной могилы», но дает силы жить на чужбине. Не только его соотечественникам, оказавшимся в вынужденной эмиграции, не только всем на свете изгнанникам, но и каждому человеку. Потому что «Ночь вдали от Родины» — про тотальное одиночество и ужас смертной тоски, которая время от времени охватывает любого человека и не дает уснуть. А наша истинная добрая Родина, наша идеальная судьба, наша любящая женщина, наше солнечное детство и наши надежды — все это всегда где-то вдали, и тоскуя по ним, мы подобно герою Шарифи, проходим эти круги ада бессонной ночью, но наутро продолжаем жить.

В указателе спектаклей:

• Ночь вдали от Родины (Молодёжный театр им. М. Вахидова, Душанбе)

1. Самым громким театральным событием 2011 года республики стала премьера спектакля «Ночь вдали от Родины», премьера которого состоялась 2 апреля, во время проведения республиканского фестиваля – конкурса профессиональных театров «Парасту – 2011». В основу произведения легли острые и в тоже время искренние, наполненные любви и страдания к родной земле стихи известного таджикского поэта Б. Собир, который последние годы своей жизни проводит вдали от Родины. Когда год назад Н. Меликов на суд художественного совета Министерства культуры представил свою работу для получения разрешения на постановку, большинство специалистов с тревогой и опасением приняли ее. Один и тот же вопрос задавал режиссеру каждый, который знакомился с текстом пьесы: – «Можно ли только чтением стихов полтора часа привлекать внимание зрителя?». «Можно» – строго отвечал тогда Н. Меликов, а самым назойливым добавлял, что постарается. Поэтому внимание всех участников фестиваля, с самого начала была приковано к этому произведению.
   И действительно личность Б. Собира, оказавшегося в центре событий последнего периода, привлекает к себе внимание без исключения всех слоев населения. Прямые, порой противоречивые высказывания поэта воспринимались всеми неоднозначно. Многих, которые считают его заявления провокационными, пугает их прямота, других подкупает их искренность. Несмотря на все это Б. Собир всегда остается верным себе, своим принципам и нравственным идеалам. Путь поэта – это путь его народа, стремящегося к самопознанию и самоопределению в сложных реалиях наших дней. Каждое заявление поэта это своеобразный итог пройденного пути в этом направлении. Притом Б. Собиру хватает мужества признаться в своих ошибках и упущениях, что не скажешь о других авторах. Только, по нашему мнению, беда поэта в том, что он зашел слишком далеко. Другие слои населения страны еще находятся на подступах этой долгой дороги.
   … В день премьеры, задолго до начала спектакля, зрители потянулись к театру, а за полтора часа просто невозможно было найти свободные места. Многие поклонники поэта и театра потянулись на своеобразную «исповедь своего любимого поэта». Дальние родственники и близкие друзья поэта с его родного Файзабадского района и вовсе не смогли попасть на представление. Размещенные по обе стороны сцены зрители с нетерпением ждали начала спектакля. Постепенно угасли прожектора. Яркая луна – наиболее часто упоминаемая в стихах поэта озаряет сцену. Доносится пение сверчка. Погруженный в свои раздумья, волоча за собой свою кровать, которая стала для него и домом и пристанищем, на сцене появляется Мигрант – А. Шарифов. То ли от портретной схожести актера с поэтом, то ли от правдивости самого положения мигрантов, живущих вдали Родины, зрительный зал наполнился особой атмосферой.
   А. Шарифов с болью произносит эти строки поэта:
   «Я уже не ток пшеничный
   в брызгах лунного сиянья,
   И не облаков скопленье
   где-то в высях поднебесья,
   И не сноп соломы в поле,
   что под солнцем золотится.
   Я есть осень, осень, осень…
   Пожелтелый, запыленный
   И ударами без счета изувеченный,
   и коркой ледяною весь обросший.

   А ведь было, что куст розы
   грудь моя напоминала,
   Где пристанище певучий
   попугай себе нашел бы.
   Так и в ней былой порою
   птица сердца трепетала.
   Но, увы, уж тридцать перьев
   выпало у попугая
   И у птицы сердце тоже
   поредело оперенье.
   Я есть осень, осень, осень…
   Пожелтелый, запыленный
   И ударами без счета изувеченный
   и коркой ледяною весь обросший…»
   И все же, во всем этом круговороте событий, которое вкладывает определенный отпечаток и в его судьбе, он не может себя представить без своей Родины – Таджикистана.
   Дальше делясь со зрителями своими раздумьями о сути человеческого бытия, которые у каждого человека неразрывно связаны с Родиной, о тех лишениях и тяготах, которые испытывает каждый мигрант, – артист ведет задушевный и прямой диалог. Лирические стихи поэта, посвященные неповторимой красоте родных краев и живущих в нем красавиц, неразрывно связаны с ее проблемами. Поэтому воспоминания о Родине неизбежно переходят в серьезные думы о его прошлом, настоящем и будущем. Неудивительно, что, вспоминая полное ошибок и упущений прошлое своей нации, поэт приходит в ярость, нынешнее же ее состояние приводит его в серьезные раздумья, с болью думает о ее будущем.
   Наиболее тонко передавая самые сокровенные чувства поэта к своей Родине в первой части роли, А. Шарифов беспощадно (и к себе и по отношению к поэту), и в какой-то мере героически раскрывает трагическое положение поэта в настоящем времени. Проводя своего героя через весь этот водоворот артист, как и сам поэт, приходит к самой светлой мысли пьесы и сценического произведения, что единственным светилом и священностью для каждого человека является его Родина, его народ, его язык, называемый родным, его традиции.
   Зрители, сопереживая и сопровождая артиста в его нелегком пути нравственного озарения и духовного очищения, покидают театр с глубокой убежденностью, что их любимый поэт обязательно вернется на Родину. И это будет последним мигрантом, вернувшийся на Родину!
   Кто после этого представления будет спорить, что любовь художника к своему народу и Родине обречена на разлуку. Это любовь – страсть, а не проклятие, от которого он не в силах избавиться. Это светлое чувство, движущая сила, его духовное богатство. Только люди с сильным и устойчивым нутром выживают в эпоху катаклизмов. Для поэзии место во все времена, только надо чувствовать ее, ощущать и видеть ее в окружающем нас мире. Таким человеком является Б. Собир. Даже, находясь вдали от Родины, он через свое творчество и сквозь вуаль времени обращается к своему народу с предложениями и надеждой.
   Тяжелую ношу мигранта с ним делит и его муза (актриса М. Ёрова). Словно капельки дождя, словно тень гор и холмов, словно свет луны тихо и в тоже время эффектно проскальзывает она на сцену с танцем, воспевающим красоту и неповторимость Файзабадской природы. Божественный голос Н. Рауфовой вживается в ее движения, обретает крылья и белым голубем летит к любимому её сыну Родины. Героиня М. Ёровой в разных обстоятельствах, связанных с поэтом, проявляет себя в различных ипостасях. Как мать она в одних случаях ласкает и лелеет своего сына, в другом случае, поднимаясь из могилы, успокаивает его и дает наставления. Как влюбленная она делит с ним самые радостные и горестные минуты жизни. Как муза вдохновляет поэта и как внутренний голос постоянно вступает с ним в спор по разным вопросам.
   Н. Меликов своей новой работой подтвердил факт, что он постепенно становится вровень с такими мастерами как Б. Абдураззоков, С. Усмонов, Д. Убайдуллоев, Б. Миралибеков, К. Собиров.